​

ЖАРА

​

 

 

   ...от порыва ветра открывается страница прочитанного романа "Территория",  которая остаётся на платформе.

На прощание писатель опять дает мне совет: веруй в свою работу.

Дальше не думай. Вот в чем успех любого самого отчаянного предприятия.

Не слышен стук колес.

Погружение в месиво из предмыслий предисловий.

Душевный дискомфорт.

Диагноз без томографов и пальпаций.

Прислушиваюсь к собственному внутреннему голосу и ничего не слышу. Это вырастает за моей спиной молчаливый заговор: в глазах стоящей рядом девицы я угадываю примитивные петли желаний. Ей все противно. А жить когда всё противно очень трудно. Тратить себя на преодоление выдуманных трудностей в то время, как и действительных хватает, в то время как и на преодоление действительных ушло бы море времени и сил.

Поезд метро не может заблудиться. У него железное алиби привязанности к железным путям сообщений. И как бы он не мчался, все равно нам с ним по пути.

 

До первой же остановки.

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

 

Почему именно его я встретил на этой незнакомой улице незнакомого города?

Как так получилось, что и во владениях сугубо личных я никуда не могу деться от привычных связей и ситуаций?

Хотя ситуации, конечно серьезно амплифицированы свободным потоком сотворчества.

Я должен был спать, но я путешествовал по теплой пыли и по странно-мягким заросшим одинаковой как придуманной травой склонам маленьких холмов. Т

акие холмы моя память избрала видимо из воспоминаний об Аджарии, где в другой жизни я гулял в бамбуковых рощах, прохаживался по фиговым аллеям и даже спал в апельсиновом саду.

Изнемогая от невозможной влажности,  пропитывавшей все – воздух был сродни сиропу.

Для дыхания в аджарском мокром воздухе необходим аджарский акваланг - даже мясистые листья растений и стволы темно-зеленого бамбука были пропитаны увлажнены насквозь, блестели потно. Источали капельки теплой влаги просачивающейся сквозь поверхности и разъедавшей липкостью и сладостью. Хотелось вскарабкаться по холмам повыше – мнилась там прохлада и ветерок.

Но не было ни прохлады, ни воздуха – только влага, тягучая теплая жирная липкая словно сироп.

Не было прохлады.

Были незнакомые влажные холмы.

И ни на что не похожая белесая пыль, которая при ближайшем рассмотрении оказывалась скопищем мельчайших бледнокрылых насекомых в виде миниатюрных бабочек тутового шелкопряда.

​

 Дорога вела к храму.

Храм огромный,  классических пропорций с колоннами стоял на высоком берегу моря.

Дело происходило в курортный сезон, так что было очень много отдыхающих и прибывающие одна за другой экскурсии были все голоспинные, в купальниках и плавках. И было в этом что-то возмутительно кощунственное. По гулким плитам двора прошел весь в черном священнослужитель. Его одинокую уместную в ландшафте фигурку перекрыла плотная розовотелая голомясая толпа. А ворота в храм были сделаны на подобии ангарных: большие железные на роликах, они отодвигались вдоль стены. И зияла огромная пустота и темень там, за приоткрывшимися воротами, когда входил святой отец внутрь собора. Перед входом был маленький фонтанчик, такой невысокий в форме мраморной чаши, из которых пьют. Перед этим фонтанчиком останавливались пожилые туристы, много иностранных бабушек, они благоговейно мыли свои голубые руки, мыли и о чем-то лепетали. Внизу шумело море.

Было еще и безобразие, каким-то образом родившееся из спокойного и плавного созерцания кипарисного храма. Я встретил знакомую. Долго не мог понять откуда же могу знать ее. Но это уже и не нужно было. Мы проходили мимо свежепостроенного балагана, там должно было состояться представление.

И в маленькой матерчатой палатке с примитивным деревянным хозяйством, мы стали выяснять отношения. При этом знакомая моя страшно кричала и была она худой и гибкой. Халат ее был блестящ и прилипчив.

Много автобусов похожих на поезд метро, по рельсам подъехало к балагану. Из них стали выгружаться разукрашенные польские харцеры типа скауты-пионеры. Они  нетерпеливо посматривали на шатер, они все спешили попасть на представление. Они не знали еще, что как только все соберутся под куполом, произойдет нечто непредвиденное и шапито завалится, все будут погребены заживо.

Я тоже этого не знал, что-то предчувствовал нехорошее и липко-жарко- холодно мне было в животе, меня мучили воспоминания о якобы знакомой в блестящем халате, мне было страшно, мне хотелось снова на пыльную дорогу, где было приятно, в бамбуковую рощу, которой не было, на те мягкие зеленые холмы, с которых начиналась дорога к храму на берегу моря...

Я даже начинал слышать какой-то смутный звон...

Это звонили обо мне усопшем...

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

​

____________________________________________________________________________________